У каждого возраста свои мысли. Если ты молодой, то даже в войну, на лепешках из лебеды и мерзлой картошке, хочется петь и плясать. И думать только о хорошем. Это я, конечно, со слов покойной матери. С возрастом мысли трансформируются. Становятся более аналитическими и критичными.
Сейчас время такое, что невольно воскрешается народная мудрость: «Лишь бы не было войны...». Какая емкая, глубокая фраза. Она говорит о том, что народ все перетерпит, все перетрет, все пересилит, пока живой.
А мир, похоже, опять на краю. И виновата Россия. А кто же? Так принято считать: виноват всегда большой, взрослый. Ну, смотрите новейшую историю: Варшавский договор расформировали, Берлинскую стену разрушили, СССР упразднили, американскому президенту стали кланяться... Все, вроде бы, в одном направлении катилось, как по маслу. Мы даже в ВТО вступили...
И вдруг — Россия на дыбы! Будто от дурмана очнулась. Будто вспомнила, кто она есть. Про свою самостийность, про гордость вспомнила, про нерушимость границ. Про непобедимость. А кто ее, Россию, об этом просил? Ведь так все шло хорошо, когда она была там, под лавочкой.
А ну ка, снова ее туда, пока не воспрянула, не окрепла. И пошло махание дубинками. То бишь, ракетами.
Обо всем, что происходит сейчас в мире, задумываются в каждой деревенской избе. В том числе и о причинах происходящего. И все понимают, что пенсионная реформа в России родилась не от хорошей жизни: державность и самостийность стоят дорого. А нужна ли она нам, гордостьто? А может, хоть черт, лишь бы деньги платил? Ключевой вопрос.
Как известно, чтобы узнать общественное мнение по тому или иному вопросу, применяют такие методы, как социологические опросы, референдумы, в какойто мере и круглые столы. Но насколько достоверны их данные? Действительно ли их результаты отражают мнение большинства? Рискну предположить, что и отражают не всегда, и не всегда на их результаты государство опирается в выстраивании своей политики.
Перелистаем парутройку страниц новейшей истории. И выскажем свое субъективное мнение.
...Когда началась перестройка, большинство из нас восприняли ее с энтузиазмом. Мы смотрели по телеку дебаты в Госдуме и с радостью и надеждой на лучшее будущее слушали, как депутаты бичевали недостатки существующего строя, командноадминистративной системы. Общий настрой вымести мусор из всех углов доходил и до районов: выезжавшие с журналистами в хозяйства инструкторы райкомов КПСС пальцем показывали, где есть недоработки и «узкие места». «Чернуха» в газетах расцвела махровым цветом, ведь теперь не надо было напрягаться, чтобы ее раскопать.
Всем казалось, что страна встала на путь оздоровления.
Ельцинская эпоха памятна переходом страны на рыночные отношения методом шоковой терапии. Вылилось все это в либерализацию цен. Взлетели цены на технику, электроэнергию, газ, горючесмазочные и строительные материалы. Только на сельскохозяйственную продукцию они оказались будто замороженными. Диспаритет цен! Село, казалось, было обескровлено.
Далее — денежная реформа: вклады у людей в одночасье обесценились. И если ктото имел накопления — на дом, на машину, на старость, все стали вдруг нищими.
Но все терпели! Потому что понимали: альтернативы рынку нет. И еще грело душу, что самые богатые потеряли больше.
Но когда продолжились в те 90е годы реформы, село, помнится, разделилось. Одни с энтузиазмом восприняли и новый Земельный кодекс, и законы о крестьянскомфермерском хозяйстве, и о частной собственности на землю. Другие, в курилках, на кухнях, в коридорах высказывали серьезное сомнение в правильности выбранного пути. Особенно по части частной собственности на землю, по делению земли на доли с правом на нее каждого совершеннолетнего жителя села, проживавшего и работавшего в то время там. Помнится, как в 1997 году, после памятного республиканского семинарасовещания, провозгласившего курс на фермеризацию сельского хозяйства, нашлись руководители, которые смело, открыто, через печать, выступили против такой «революции сверху». Говорили и об опасности ухода земли в руки латифундистов, иностранным корпорациям, и о возможных перегибах при делении земли на паи. Эти выступления должны были отрезвлять, служить как бы напоминанием о том, что в стране живут не роботы, а люди — со своими представлениями и сомнениями. Еще болезненней была реакция на селе, когда Ельциным был издан указ о реорганизации колхозов и совхозов, в котором было чтото подозрительно ядовитое. С одной стороны, люди понимали, что надо кончать с бесхозяйственностью и уравниловкой, а с другой — нет, не осознавали, а как бы шестым чувством ощущали, что идет подкоп под сельский уклад жизни, под основу бытия нашего российского крестьянства — фундамент духовности, нравственности, совестливости, культуры деревни.
Если человек, а тем более сельчанин, взял «под козырек», это совсем не значит, что он согласился с навязанными ему правилами и будет, засучив рукава, трудиться на благо нового строя. Тем более, что шли годы, а улучшения не было. Наоборот, становилось все хуже. Село, так то и вовсе оказалось на краю пропасти. Сначала вместо денег — векселя, которые на деньги можно было обменять только втридорога, изза этого в ход пошел бартерный обмен — как в пещерном веке. Не на что стало ремонтировать и строить коровники и телятники, пошло сокращение поголовье скота — мясо было главной бартерной единицей, территории ферм стали зарастать бурьяном.
Потихоньку умные люди начали осознавать, что вместо рынка пришли базар и анархия, и что наступила пора, когда главным стал лозунг: «Выживай, кто как может!». Народ почувствовал себя обманутым.
В разных регионах выживали поразному. Хозяйствам нашей республики, выбравшей тактику «мягкого вхождения» в рынок, сверху дали отмашку на получение банковских кредитов, и большинство захлебнулось в них, увязло в долгах и совсем оказалось у разбитого корыта. Тем более, что той поддержки селу, какая была в советские годы, со стороны государства уже не было. Сельчанам месяцами задерживали зарплату.
Сельский народ злился. Фермерам, этим новоявленным помещикам, подсыпали в бензобаки тракторов песок, поджигали их сено, подкладывали отраву скоту. Но постепенно стали привыкать к их существованию. Особенно быстро пошло привыкание там, где фермеры сами впряглись в свое хозяйство, не гнушаясь черновой физической работы: и пахали, и сеяли, и навоз чистили. Село приняло эту форму хозяйствования, но в очередь на работу к фермерам не встало. Фермеры сегодня в большинстве своем или работают сами, или подбирают тех, кому податься больше некуда.
А вот образовавшиеся латифундии так до сих пор и не могут «пережевать» клубок неизбежно возникших проблем. В них народ сразу как бы обезличился. Не стало Иван Иванычей и Ренатов абыев, а появились чтото вроде «Эй, ты, поди сюда!». Не стало общих отчетных собраний, отчетов ревизионных комиссий, возможности выступить с критикой. Казенное отношение к людям, царящее там, в отличие от колхозного, оттолкнуло многих сельчан от этих навязанных неживых организационных структур. Свои свидетельства на право владеть земельной долей — не сотки, а гектары — многие сельчане вынуждены были продать за копейки. И сегодня, как известно, в сельском хозяйстве республики серьезно стоит кадровая проблема. Не хватает специалистов, механизаторов, животноводов. Люди увольняются не только изза низких зарплат, но и изза черствого, казенного отношения, исчезновения того особого микроклимата, который, худобедно, но все же был в отторгнутых государством колхозах и совхозах.
Уволиться, особенно для знающих себе цену людей, — это не просто перейти из одного места работы на другое. Это еще и нести в себе груз обиды.
Рухнувшие в прошлом году цены на молоко стали еще одной хлесткой пощечиной селу. Никакие последовавшие вслед господдержки не компенсировали потерянное.
Как известно, плесень возникает там, где появляется сырость. Вирусы поражают ослабленный организм. Сорняками зарастает неухоженное поле...
Нападки последних лет на Россию — это, с одной стороны, нежелание США видеть, что Россия поднимает голову и начинает позиционировать себя равной ей, с другой — наличие в самой России вот таких «сырых» мест. Как бы нам ни хотелось, но это, увы, факт: по разным направлениям давно, еще в 90е, рядом со старыми проступили новые пятна ржавчины, разъедающей нашу экономику, культуру, духовность. Расшатывает наши устои изнутри и так называемая «пятая колонна»: те агенты влияния, которые за деньги готовы не то чтобы на демонстрацию выйти, а удушить мать родную.
Американцы — они сами по себе народ неспокойный. По своей природе, по генам. Если посудить, нет ведь такой нации — американцы. Это как бы общество без корней. Мы же помним из истории, откуда они появились. Это искатели приключений, бунтари, беглые каторжники. Появившись в Америке, они первым делом стали наводить там свой порядок, выкорчевав каленым железом коренные индейские племена.
И, похоже, до сих пор они не могут успокоиться — мучает, видимо, тщательно маскируемый комплекс неполноценности, такой вот безотцовщины. А значит, им надо всем доказывать, какие они крутые.
Понятно, что Россия не может подстраиваться под линию поведения, вычерчиваемую непонятно кем. Тем более, что в рассеивающемся на горизонте тумане уже проступают контуры того общества, какое хотели бы навязать и навязывают нам американские проектировщики: свобода нравов, разрушенное образование, коррупция, расслоение общества на богатых и бедных... Да, мы гнемся, гнемся, и даже постепенно развращаемся.
И вот сейчас встал, пожалуй, судьбоносный вопрос современной истории: поддержит ли наш российский народ курс на укрепление военной мощи России? Ценой немалой: пенсионная реформа — дело нешуточное. И «не под козырек», а умом и сердцем. Встанет ли против той «демократии», насаждаемой извне, на деле являющейся отравленным куском хлеба? Так, как встал в Великую Отечественную против фашизма — бросаясь со связкой гранат под танки, закрывая грудью амбразуру дзота, пикируя в горящем самолете на колонну вражеских танков?
И ведь нет уверенности в позитивном ответе. Древнеримский философ Л.Сенека писал: «Любят Родину не за то, что велика, а за то, что своя». Вот это вот «свое» постепенно утрачивается, выхолащивается. И уходит энтузиазм. И хотя по облику наших сел и деревень этого не скажешь — они стали даже с виду и крепче, и краше, и легковых машин на селе стало неизмеримо больше. Но это не более, чем румяна на бледном лице: часть этих красивых домов пустует, в других живут люди пожилого возраста. А на машинах приезжают дети, устроившиеся на работу в городе.
Владимир Белосков.