ПОМНИМ ВСЕХ ПОИМЕННО…

25 апреля 2019

Скоро наша страна отметит важное для всех нас событие — 74-летие Победы в Великой Отечественной войне. Будут парады, цветы, георги­евские ленточки­, трогательные речи, музыка. Будут и веселые песни под гармошку, и слезы. И будут ветераны войны, которых с каждым годом приходит все меньше и меньше. Будут вдовы погибших, их дети и внуки. По доброй теперь уже традиции пройдет «Бессмертный полк».

Мы в преддверье 9 Мая побеседовали с человеком, который в силу своего возраста не был на Великой Отечественной, но всю свою жизнь посвятил поиску пропавших без вести, увековечиванию их имен, восстановлению их доброго имени и справедливости — лауреатом Государственной премии Республики Татарстан Михаилом Черепановым.

— Михаил Валерьевич, что для Вас означает это понятие — Великая Отечест­венная война­?

— Михаил Иванович Черепанов — мой родной дед, участник войны­, был на войне с 1941 года, попал в плен, бежал. Участвовал в партизанс­ком движении в Бельгии — в русской бригаде «За Родину». И когда он живой вернулся домой, его объявили английским шпионом только за то, что партизанская бригада находилась на территории капиталистической ныне страны. Не посадили, ибо он и так был из Сибири и после разборки поехал жить туда. Но я видел его личное дело, на кото­ром так и было написано: «Английский шпион». Хотя ни одного доказательства, что он дейст­вовал против Советской власти, нет. Да, он был ранен, его там, в Бельгии, само собой лечили в госпитале­ бельгийские врачи. Но за то, что за ним ухаживали медсестры из русской эмиграции, и повесили на него­ вот такое клеймо. Такая несправедливость доводила до слез.

И было обидно, когда ни одного рубля не выделялось на захоронение­ солдат, которых мы начали находить в 80­х годах прошлого века в ходе поисковых экспедиций. И так было довольно долго, пока, наконец, не помог ЦК ВЛКСМ. Мрамор, обелиски, вечные огни — хорошо, но ни копейки на саму работу по увековечиванию конкретных, реальных людей — Ивановых, Сидоровых, Рахматуллиных, Хабибуллиных... На их захоронение, на возвращение их доброго имени. Это не правильно.

Ведь если человек не считается погибшим до сих пор, как ты его мо­жешь увековечить? Как можно увековечить живого? Ему даже памятник ставить на родине нельзя, если он юридически не считается погибшим. А у нас на территории бывшего Советского Союза таких — около 6 миллионов. В Татарстане­ о 186 тысячах солдат и офицеров, хотя более 35 лет идет поисковая работа, в том числе по рассекречен­ным наконец­то сайтам Министерст­ва обороны, до сих пор ничего не известно. А тем, кому это особенно нужно, — женам пропавших без вести, их детям и внукам — обо всех этих источниках неведомо.

— А им действительно это нужно?

— Только за последний год лично ко мне обратились 4 тысячи детей пропавших без вести. Я уж не говорю про жен, внуков и правнуков. А помочь я смог только двум тысячам. Об остальных просто нет сведений. По этой ситуации доводит­ся даже слышать возмущение: как так, военкомат призывал на фронт конкретного человека, с фамилией, именем, отчеством, а вы даже не можете сказать, где он воевал и что с ним случилось? Они обращаются в Центральный архив Министерства обороны — логично. Запрашивают: мой дед ушел на фронт — куда он делся? А им вопросом на вопрос: а ты назови сначала, где он служил, тогда мы ответим. Откуда может это знать сын или дочь, если ни писем, ни похоронки — ничего нет?

Я не обвиняю тех девчонок, которые сейчас сидят в архивах, — их поставили в такие условия. И я не обвиняю Министерство обороны­, потому что даже военкоматы сократили. У нас сейчас на три района — один военкомат. Раньше в воен­ко­матах был четвертый отдел, зани­мав­шийся делами ветеранов, спис­ками погибших, и мы благодарны военкоматам за ту огромную помощь, которую они оказывали, в том числе и в поисковой работе. Сканированные данные 620 тысяч человек, призванных на военную службу в годы Великой Отечественной войны, это работа наших военкоматов. 200 тысяч карточек оформили военкоматы, большое им спасибо.

Увы, работать с этой огромной базой данных некому. Ведь к компьютеру, куда эта база данных зака­чана, нужен знающий оператор. Для чего мы создали в Казани, в Парке Победы мемориал Великой Отечественной? А чтобы люди знали, куда ходить­то. В военкоматы они сейчас не ходят: там говорят: «Извините, ребята, это не наша работа». В Пенсионном фонде на таких глаза удивленно таращат. Архивы уже замучились отвечать, что это не их тема. Кто остается? Поисковое­ движение России? Да, мы пытаемся помогать. Но ведь это — общест­венная организация. Мы рассказали­ людям, что информация о личных делах участников войны рассекречена, и каждому второму заявителю можно помочь. Но чтобы­ конкретно заниматься сбором данных, нужно время, и не только субботы и воскресенья, оторванные от семьи, от личных дел, от отдыха.

— Вы хотите сказать, что государство не поддерживает поисковую работу?

— Вот мы находимся в мемориале «Парк Победы». А вы знаете, что составленные здесь списки в электронной базе данных уже устарели и их надо обновлять? А некому! На поисковую работу денег нет. Конкретный пример: у меня в руках проект закона, подписанный высшими должностными лицами страны. Об увековечении памяти и финансировании поисковой работы. Там перечислено, какая поисковая работа будет финансироваться из бюджета России. Паспортизация воинских захоронений. А что это значит? Раньше что, их не паспортизировали? Да, мы участвовали в создании реестра воинских захоронений, люди еще помнят, наверное, тот шум, который мы подняли, когда на Арском кладбище в одночасье исчезли 4,5 тысяч могил красноармейцев. Я об этом писал и в «Комсомольской правде», и в «Вечерней Казани», и в «Красной звезде». Но единственное, что удалось сделать, — это хотя бы восстановить фамилии на мраморных плитах. Вот почему эту работу, бесспорно, делать надо. Но кто ее будет делать конкретно? Школьники? Поисковики? Кто?

Когда мы ездили и ездим в места боев, мы видели и видим, что солдаты войны, а вернее, то, что от них осталось, все еще лежит на земле, на поверхности. Люди не похоронены! Мы эту работу еще не доделали! Вот планируют создавать книги памяти... захоронений. Но ведь ценность Книги Памяти не в перечне могил, а в полноте списков погибших, которые будут составлены. Мы, например, выпустили такие списки погибших земляков по Московской области, по Калужской области, по Ленинградской области, книгу памяти погибших моряков из Татарстана... Людям­то нужно не перечисление могил, а перечисление фамилий. И вот такая работа в проекте нового закона даже не предусмотрена. Да, я отправил в Общественную палату свои предложения, но почему­то мне кажется, что они никуда не дойдут.

Представьте себе: 4 миллиарда рублей у нас выделяется на... создание в российских регионах новых кладбищ. А может, все­таки сначала найти сведения о погибших и отправить их по адресу, чтобы, как правильно сказал Владимир Путин, информация попала, прежде всего, в семью? А именно эта задача главная. Увы, с нынешним подходом в год находится в раскопах до десятка медальонов погибших. Это не тот масштаб.

— Как же должна вестись работа?

— Вот! Должна быть создана организация, например, в рамках Министерства обороны. Не те 3­4 полковника на всю Россию, которые основное внимание уделяют солдатским могилам за рубежом. Что они смогут даже при всем желании? И не тот батальон из молодых военнослужащих, который хоронит солдат. Чем они могут помочь, например, Татарстану?

Я предложил создать рабочую группу при Кабинете Министров РТ, и это предложение сейчас обсуждается, которая должна работать, например, в архивах, в нашем мемориале, и чтобы им зарплату платили именно за то, что они ищут информацию о погибших и пропавших без вести для конкретных жителей республики. Это не общественная работа, не волонтерская.

У нас создан, конечно, координационный центр, в который входят уважаемые люди — и ветераны Великой Отечественной войны, и «афганцы», и «чеченцы», и «сирийцы». Идет важная консолидированная работа. Но, выделяя очередной транш на мрамор, надо спросить: а что на нем выбивать, если половина пропавших на войне еще не найдена?

— А если в личном деле человека написано «английский шпион» — тут как быть?

— Хороший вопрос. Если такие люди не реабилитированы в офици­альном порядке, то этого должны добиваться родственники. Ладно, я внук — живой. А у многих ведь уже и нет живых родственников.

В побежденной Германии парламент собрался в 1952 году и решил: если есть конкретные сведения, что военнослужащий добровольно ос­тал­ся за границей, то он считается перебежчиком. А если таких сведений нет, значит, он считается погибшим. Почему это важно? Это необходимо, прежде всего, родственникам: для получения наследства, получения пенсий и пособий, да и в моральном плане. То есть эта работа нужна не мертвым, а живым. Женам, детям, внукам, сестрам.

Когда вдовы еще до 80­х годов прошлого века ходили по военкоматам, чтобы получить справки о гибели мужей, что им в военкоматах отвечали? Если он пропал, значит, где­то в Турции живет. Ты что, хочешь проблем своим детям? А если выяснится, что он у тебя предатель, на кого клеймо ляжет? На твоих детей. И они уже карьеру не сделают, на оборонном заводе работать не смогут. Запугивали. И, надо сказать, большинство народа перестало ходить по военкоматам.

А суть­то в чем? Если ты вдова погибшего, то пенсия была бы уже в 40­е годы как зарплата у инженера на заводе — 200 рублей. А если ты жена пропавшего без вести, то тебе полагалось лишь пособие 12 рублей в месяц. Чувствуете разницу? Умножьте эту разницу на число пропавших без вести... Вот почему депутаты Госдумы намекают мне, что не туда я оглобли поворачиваю.

У нас были миллионы тех, кто погиб без вести на фронте. Кто оказался в плену не по собственной воле, до конца жизни оставаясь патриотом своей страны. Много было участников партизанского движения. И такие до сих пор в глазах потомков остаются в одной связке с предателями и перебежчиками — разве это не высшая степень несправедливости?

В Туркмении еще в 2000 году было дано указание мировым судьям признавать погибшими всех пропавших без вести, если на них не было компромата, сведений о предательстве (а там таких оказалось 200 тысяч человек). И их жены стали вдовами со всеми вытекающими последствиями. Туркмен­баши оказался единственным президентом на территории СНГ, который принял такое решение. В том числе и в отношении татар, живших в Туркмении.

Наши власти пока до этого не созрели.

В рамках «Марша памяти», посвященного 74-летию Победы в Великой­ Отечественной войне, члены республиканской ассоциации «Клуб воин­ской славы» встретились с жителями села Печищи Верхнеуслонского района. В эту ассоциацию входит и верхнеуслонский поисковый отряд школьников «Совесть памяти» под руководством Риммы Троицкой.

Кульминация мероприятия растрогала всех до слез. Представитель казанского Клуба воинской славы Татьяна Рахманова привезла свидетельства о погибших четырнадцати печищинцах, которые считались без вести пропавшими. Сын и дочь Николая Яковлевича Фадеева, 1897 года рождения, — дети войны Николай­ Николаевич и Анна Николаевна со слезами приняли свидетельст­во о месте захоронения своего отца, который погиб 18 августа 1942 года, и вместе с товарищами похоронен у реки Рон.

— Отец ушел на фронт в сентябре 41-го и пропал без вести, долгие годы ничего о нем не знали. В военкомате несколько лет назад дали справку, что он погиб, где — не известно, — рассказал Николай­ Николаевич. — Нас было 10 детей, мне было 9 лет, помню, как отец уезжал. Анне было 2 года, а младшему брату вовсе полгодика. Мать одна воспитала нас, сегодня мы с Аней остались только вдвоем.

Прижимая к груди свидетельство, горько плакала Анна Николаевна, разглядывая заветный листок, словно стараясь разглядеть там не только каждую буковку, каждую запятую, но и что-то гораздо более важное, дорогое и очень ценное.

Интервью взял Владимир Белосков.

Вернуться в раздел "Память"